из Вильно (Вильнюса) в Алтайск
Было 16 июня 1941 года, и мне было 16 лет. Я беззаботно шагала по Велькой, возвращаясь из Закрета после экзамена по физкультуре, для школьного аттестата. Нужно было пробежать сто и пятьсот метров. Несмотря на шумы в сердце, стометровку я пробежала быстрее всех.
Я свернула направо на Вингры и снова направо, в тупик на Здроевскую. Из открытого окна в начале улицы было слышно, как плачет моя подруга. Тем утром мы поссорились, и я не обратила на ее плач внимания. Еще поворот налево, и я подошла к дому. На пороге я столкнулась с вооруженным красноармейцем. Не обращая на него внимания, я попыталась войти в дом, но он преградил мне путь винтовкой. Я не растерялась и сказала, что живу здесь. Он впустил меня, я пошла по коридору, ведущему на кухню. Там я услышала, как плачут моя подруга Крыся и ее кузины. Кузины, как и я, жили с Крысей в последнее время.
В руках они держали большой джутовый мешок они складывали мою одежду, личные вещи и продукты, которые пани В. раздобыла на черном рынке. Мы, четверо девушек 16–18 лет, были в доме одни, без взрослых, которые могли бы нам помочь. Двое солдат спокойно ждали.
Все, что я могла сделать в этой непростой ситуации, – надеть на себя как можно больше одежды,
ведь я знала, как холодно будет в Сибири. Я убедилась, что не забыла взять шубу. Затем мы попрощались. Никогда не забуду печальные лица людей, живших на нашей маленькой улочке. И владельца кондитерской лавки, где я покупала лукум и другие восточные сладости.
Вот так в прекрасный июньский солнечный день я оказалась между двумя вооруженными советскими солдатами в такси, ехавшем по улицам Вильно. Несмотря на приготовления, я все еще думала, что меня отправят в тюрьму. С недавних пор даже школьников бросали в тюрьмы. Я была не слишком напугана, хотя речь шла о депортации. Я гордилась тем, что страдаю ради своей страны. Каким героем можно чувствовать себя в 16 лет!
Мы проехали по Сераковской (а может, это была улица Гера Буффаева), мимо моей гимназии имени Сигизмунда Августа. Подъехали к дому, где квартировал мой отец, возле Звежинецкого моста и улицы Адама Мицкевича. В большой солнечной комнате царил хаос: вещи были разбросаны, дверцы шкафов открыты настежь. Среди всего этого топтались солдаты и еще какие-то люди. Отец был явно встревоженн, не зная, что нас ждет. Онподошел ко мне с пузырьком валерьянки в руке. Один из солдат остановил его: «Нет, нет».
Отец сказал: «Это успокоительное». Солдат показал на меня: «Ей это не нужно!» – такой спокойной я выглядела.
Также они нашли и привели в дом моего брата, который работал садовником ради нашего выживания. Нас троих выгнали на улицу. Я поняла, что это отец дал им наши адреса: ему сказали, что будет хуже, если нас депортируют отдельно. Обычно членов одной семьи намеренно разделяли. Не знаю, как моему отцу удалось устроить, чтобы мы были вместе
Нам приказали залезть в грузовик. Это было похоже на кошмар. Соседи собрались, чтобы попрощаться с нами. Среди них была женщина, у которой отец снимал жилье. Она была искусной портнихой, превращала старые наряды, пальто, фартуки, вещи в чудесные платья. Она дала нам пакет сахара. Это была большая редкость в те трудные времена.
Стоя в грузовике, мы ехали по улице Адама Мицкевича. Прохожие приподнимали шляпы, завидев нас. На железнодорожной станции стоял длинный пустой товарный поезд. Нас посадили в вагоны по 60 человек в каждый. Тяжелая дверь закрылась, отделив нас от свободы.
Оказавшись взаперти, мы не стали терять время на размышления о своем трагическом положении. Нужно было обустроиться. В нашем вагоне было 58 человек. Отца выбрали старостой, он был прирожденным руководителем. Его первой задачей было разместить нас так, чтобы мы могли нормально двигаться, и распределить места для сна. В вагоне было небольшое решетчатое отверстие, чтобы мы могли дышать свежим воздухом, и три полки одна над другой. Самые здоровые забирались на верхнюю полку, старики устроились на нижней. Мы, младшие, лежали следующим образом: я, мой брат, еще один мальчик, его сестра, еще одна девочка. Со своего места я могла видеть свет сквозь маленькое отверстие. Перед отправлением кто-то взлез на вагон и передал нам конфет. Конфеты были редкой роскошью, в магазинах и сахара-то уже давно не было. С большим волнением и благодарностью я приняла этот последний подарок из Польши. 
Мы прибыли в Москву 21 июня – за день до начала войны с Германией. Эту новость мы услышали из вокзальных громкоговорителей, хотя наш поезд стоял не на самом вокзале. Несколько нищих подошли к нашему вагону попросить хлеба. Затем поезд снова отправился в путь на несколько дней. Через узкое окно я видела, как проносятся мимо телеграфные столбы.
Я понимала, что с каждым проносящимся столбом меня уносит все дальше от моей любимой страны. В нашем вагоне, мчащемся в неизвестность, день сменял ночь. Все оставалось по-прежнему: то же ограниченное пространство, постоянный полумрак, вопросы о будущем, оставшиеся без ответа. В углу нашей тюрьмы на колесах была дыра в полу. Было противно и неудобно, но мы могли справлять нужду. Возможности уединиться не было никогда, несмотря на повешенное одеяло.
За все время этого долгого и трудного пути (вероятно, около двух недель) охранники приходили только три раза, чтобы принести нам ведро перловки, сбрызнутой небольшим количеством фруктового сока. К счастью, мы захватили с собой провизию: хлеб, колбасу и другие мясные продукты. Голода пока еще не было. За время пути поезд остановился всего раз. Нам разрешили выйти из вагонов, и мы оказались в суровой дикой местности. Это была тундра – огромные просторы, о которых рассказывают при изучении географии России. Вдалеке виднелся чахлый лес. Возникла мысль: бежать.
Но как и куда? Это было немыслимо, да и невозможно. На самом деле, думаю, за поездом следили, чтобы он не ушел без нас.
Охранники свистели, если кто-нибудь отходил слишком далеко. Вскоре все вернулись в вагоны, и поезд снова тронулся.
Недели через две мы добрались до места назначения.
