4. Возвращение в Чарышское.
После возвращения в Чарышское нас расквартировали по местным жителям. Чтобы попасть в комнату, нужно было пройти через кухню хозяев. Стоял сентябрь. Осень в тех краях была очень короткая, но в то время мы еще не страдали от холода. А вот найти что-нибудь поесть было очень сложно. Наше «меню» изменилось, но мы по-прежнему страдали от неизменного сильного голода.
У местных были небольшие огороды. Мы пытались выменять, хоть и с трудом, немного картошки на наши нехитрые вещи. Чаще всего удавалось раздобыть тыкву. Сваренная тыква помогала нам ненадолго заполнить желудки, если была не слишком водянистая. Время от времени хозяйка расщедривалась и давала нам немного тертого картофеля. Он был почти без крахмала, сухой, как древесная стружка, его было трудно глотать. Но, по крайней мере, у нас была возможность что-то пожевать, пока с кухни шел вкусный запах киселя – что-то вроде крыжовенного желе, сваренного с картофельным крахмалом.
Чарышское находилось в глубокой долине, с одной стороны которой текла быстрая река, а с другой – возвышались горы. В другие деревни вели дорожки то тут, то там. В Чарышском была главная улица и от нее – улочки, ведущие к реке Чарыш, горным склонам и лесу. Дома представляли собой одноэтажные рубленые избы, в основном в хорошем состоянии.
В центре села находилась бывшая православная церковь, в которой теперь был клуб для детей. Их приводили туда с самого раннего возраста. Дети ходили в клуб с младшего школьного возраста и до 17 лет. Затем начиналась их трудовая жизнь. Я смотрела на них с ностальгией и очень скучала по своим школьным друзьям. Еще в селе была столовая, где редко давали что-то, кроме рассольника. Это была вода, в которой плавало несколько кусочков овощей.
Иногда мы радовались новости, что в столовой дают «творог». Видели бы вы его! Кусочки замороженного творога отламывались от замороженной творожной массы, хранящейся в холодном помещении (зимой температура иногда достигала -40 С). В Кедровке было невозможно достать даже крупицу соли, а этот творог был настолько соленым, что мы с трудом могли его проглотить. Но ничего другого не было, и мы его ели.
Иногда кому-то из депортированных удавалось разузнать, что в столовой дают картофельный суп. Цены были низкими, впрочем, мизерный заработок было не на что больше тратить. Мы спешили воспользоваться возможностью, чтобы поесть в столовой и взять немного супа с собой. К сожалению, часто приходилось возвращаться с пустыми руками, супа на всех не хватало. Поэтому я всегда была готова пройти несколько километров до соседней деревни сквозь метель или по заснеженной дороге, в надежде раздобыть еды.
В одном из переулков Чарышского находилась небольшая аптека, а рядом – госпиталь на несколько коек. Вскоре после возвращения из Кедровки я получила работу и начала помогать женщине, работавшей в аптеке. Нужно было измельчать растения в ступке, отвешивать их правильное количество и заворачивать. Это идеально мне подходило, к тому же эта работа помогала нам жить получше.
Как наемный работник, я имела право на хлебный паек, иначе его было не получить, даже за деньги. Помню, как однажды отец дал мне что-то типа крокета с тыквенной начинкой. Он был просто восхитительный, я даже подумала, что жизнь меняется к лучшему. Больше я такой еды не пробовала, а вскоре пришлось оставить и аптеку со всеми ее преимуществами. Работу отдали пожилой польке. Она не имела других средств к существованию. К тому же у нее было больше опыта и квалификации.
Рядом с аптекой и госпиталем располагалось отделение милиции. Милиция, аптекарь и, пожалуй, учитель начальных классов составляли местную «элиту». Я заметила, что аптекарь никогда не выглядела страдающей от голода, как мы. Ее дом был очень благоустроенным. В то же время сапожник жил в убогом домишке, буквально в лачуге, как и почти все остальные, и часто бывал голоден. Мой отец побывал в милиции еще раз, прежде чем мы покинули Чарышское.
Его пригласили опознать иностранные деньги, лежавшие на столе. Возможно, они принадлежали другому поляку. В тот раз милиции нужна была помощь, но мы все равно очень беспокоились, когда отца туда вызвали.
В то время в нашей жизни ничего не менялось. Мой брат помогал 
сплавлять лес по реке Чарыш и получал хлебный паек. Но эта работа была недолгой. Стояли холода, а работа была плохо организована. У брата не было ни навыка такого труда, ни подходящей одежды. Вскоре он подхватил простуду, которая перешла в воспаление легких. Его забрали в госпиталь. Мы очень переживали, но брат был сильным, за ним ухаживала полька, и он быстро поправился. Конечно, о его возвращении на прежнюю работу не могло быть и речи, и свой хлебный паек он потерял. «Кто не работает, тот не ест». Не апостол ли Павел первый сказал это, а Ленин повторил много позже?
Во время нашего пребывания в Чарышском мы жили у одних и тех же хозяев. Как-то ночью нас разбудил странный шум. И это в селе, где обычно было так спокойно. Нам ничего не объяснили, но на следующий день выяснилось, что теленка, принадлежавшего нашей хозяйке, забили. Обычно владельцы скота и птицы имели право держать определенное количество коров и кур. При этом действовало распоряжение сдавать лишний скот и птицу государству. Никто не имел права даже прикоснуться к мясу. Мы так и не узнали, кто убил теленка.
Мясо висело в сарае. Температура там часто опускалась намного ниже нуля. Мясо быстро замораживалось. Позже было проведено расследование, и только после этого наши хозяева смогли использовать мясо. Нам тоже дали кусок телятины. Это было единственное мясо, которое нам удалось съесть за все 15 месяцев пребывания в Советском Союзе. В следующий раз мы поели горячее мясное блюдо уже в Персии.
Я приготовила тот кусок телятины в печи, предназначенной исключительно для обогрева нашей комнаты. В печи была только маленькая чугунная дверца прямо над полом. У нас был железный котел, округлый вверху, с ним было сложно управляться. Горячий котел нужно было подхватывать закругленными вилами на длинной палке, чтобы поставить в печь или достать оттуда. Котел был тяжелый. Сидя на корточках или стоя на коленях, с ним было сложно управляться. В результате я пролила немного супа. А ведь он был на вес золота. К счастью, бóльшая часть супа осталась целой. Но я все равно очень переживала, 
что эт
о огорчит мою семью.
Милиция вмешалась снова: на этот раз – в нашу частную жизнь. Однажды, когда я была одна в комнате, пришли двое милиционеров и приказали мне чаще мыть пол. Наверняка, по наущению нашей хозяйки. В этот момент вошел мой отец и с явным раздражением сказал им, что у нас ничего для этого нет: ни тряпки, ни ведра, ни горячей воды. К моему великому удивлению, милиционеры приняли это объяснение и ушли, не сказав ни слова. Я боялась возможных последствий, но они, по-видимому, уже знали об амнистии. Возможно, уже был приказ нас не трогать. Кто знает… Однако, мы по-прежнему оставались в неведении о нашем будущем.
