5. Жизнь в ссылке без прикрас
Нам пришлось сменить жилье. К сожалению, не на лучшее. С одной стороны, по нашей неприветливой хозяйке мы не скучали. Теперь мы жили в помещении с отдельным входом, которое одновременно было спальней, гостиной и кухней, в доме на другом конце села, у дороги в Алейск. С другой стороны, его было сложно протопить. Ветхая печурка, которую мы разжигали, не давала тепла, а ночью полностью остывала.
На дрова нам разрешали разбирать сломанный забор, и это при том, что мы жили у огромного леса. Простые жители не имели права собирать дрова в лесу. Люди, которые никогда не крали в обычной жизни, признавались в своих «грехах» перед всеми остальными. Хотя вряд ли это можно назвать грехом. Протопить дом, 
когда температура на улице часто опускалась до -40 С, было вопросом жизни и смерти.
В нашей комнате была еще и большая русская печь. Ей мы никогда не пользовались, на нее не хватало дров. Над холодным подом была длинная широкая кирпичная полка, на ней я спала. Вверху было чуть теплее, но мне все равно было холодно. Отец с братом спали бок о бок у печки на деревянных койках. Матрасов, конечно же, не было. Даже соломенных. Перед тем, как потушить керосиновую лампу, мы старались надеть на себя как можно больше одежды: шерстяные кофты, шубы, теплые пальто из верблюжьей шерсти. Снятые с заледенелых стен избы, они не очень-то нас согревали.
К тому же нас донимали головные и платяные вши, которых было ужасно много. Их укусы вызывали сильный зуд. Он не давал нам уснуть. Мы чесались всю ночь, это было невыносимо. В погодные дни мы наблюдали, как живущие по соседству казашки садились на крыльцо, брали детей на колени и искали у них вшей. Они давили вшей большим ножом.
Избы («хаты») были сложены из больших плохо законопаченных бревен. Холод и вши легко проникали внутрь. Эффективного способа борьбы с этой напастью просто не было. В селе были общественные здания с помывочными, этакие примитивные сауны.
Там была установлена большая русская печь. Она была невероятно горячей и грела воду в больших цистернах. Мы щедро этой водой окатывались. В такой жаре сильно потеешь, но некоторым женщинам этого было недостаточно: для усиления эффекта они били себя березовыми вениками, чтобы поры лучше открылись. После одного такого «душа» мне стало настолько плохо, что больше я туда не ходила. В любом случае, вши никуда не делись. Бани, в которых нам довелось бывать позже, на пути через азиатские советские республики, были ненамного лучше.
В комнате, где мы жили, кроме большой печки, двух коек и наших чемоданов, из мебели был лишь небольшой стол, два стула и полка на стене у окна. На полке мы хранили утварь: три стакана, тарелки, ложки, ножи, вилки, ковшик для молока, котелок и маленький чайник для кипятка, чтобы заваривать липовый чай. Мы набирали воду в ведра из колодца у дома, рядом с которым находился сортир (примитивный, с дыркой в полу). Утром, чтобы умыться, нужно было расколоть лед, которым покрывалась вода, принесенная с вечера.
Рядом с нашим домом жила большая мусульманская семья. У них квартировала полька, которая раньше работала в Варшаве секретаршей. Это была пожилая женщина. Из-за тесноты она спала на полу у русской печи. Часто она приходила к нам и жаловалась, что ее хозяйка, встав рано утром, спотыкается об нее, когда готовит в печи. Иногда хозяйка, у которой жила пани София, вымогала у нее вещи, которые та берегла, чтобы обменять на еду. Они не были плохими людьми. Иногда хозяева приглашали ее поесть с ними из одной тарелки. Вся семья по очереди брала пищу руками. Такой способ приема пищи не очень-то мне нравился, но я втайне завидовала, что еда Софи была сытнее и обильнее, чем наша.
Все наши потребности были сведены к минимуму. Почитать можно было только старый календарь. Наши дни в основном проходили в хлопотах о том, чтобы найти что-нибудь поесть. Небольшое количество хлеба съедалось до последней крошки (на тот момент работал и имел право на хлебный паек только один член семьи).
Каждый день я, как попрошайка, ходила по улицам и предлагала обменять скатерть, постельное белье или одежду на картошку, молоко или хотя бы тыкву. В одном из домов я часто видела сидящую у окна девочку-инвалида. Она выглядела дружелюбной. Я надеялась обменять красивую апашку (шейный платок), но ей нечего было предложить взамен.
Такой была жизнь в Советском Союзе: ежедневная материальная и физическая борьба за выживание на фоне политической борьбы за власть. В тот вечер я вернулась домой без еды. Глядя на красивое ночное небо, усыпанное бесконечным количеством звезд, я думала о Боге. В этот прекрасный вечер нам нечего было есть, и мы снова легли спать очень голодными.
У нас не было ни хлеба, ни картошки — только стойкость, чтобы пережить голод, и мужество, чтобы выстоять в худшие моменты нашей жизни. Вскоре после этого отец устроился работать помощником у г-на Ведискина. Это был важный человек — директор лесхоза. Отец говорил по-русски. Он разбирался в бухгалтерии, учете и лесном хозяйстве и мог помочь г-ну Ведискину.
При этом директору приходилось быть осторожным и не выказывать открытой признательности и симпатии к моему отцу. Молодой помощник директора Володя боялся потерять работу. Однажды он позавидовал, что директор одолжил отцу лошадь, принадлежавшую лесхозу. Милиция, которая была на селе абсолютной властью, могла предъявить обвинения, последствия для моего отца и директора лесхоза были бы очень серьезные. Поэтому директор был очень осторожен. В другой раз он дал нам дров для печки, но сказал забрать их после наступления темноты.
Отец получил право на 500-граммовый паек черного хлеба, которого мы были лишены какое-то время. Мы делили его на три равные части. Нередко этот хлеб был единственной едой, и его нужно было растянуть на весь день. Чтобы купить этот хлеб, нужны были не только копейки, но и разрешение на работу. Предъявив разрешение, хлеб можно было купить только в одной лавке, расположенной в конце села, у дороги на Кедровку. Еще там продавались флаконы с одеколоном. Некоторые покупали их, чтобы напиться.
Так проходили дни и недели. Зима была очень холодной и снежной. Люди болели не особенно часто, несмотря на изматывающее недоедание. Континентальный климат и чистый горный воздух убивали микробов.
К несчастью, двое поляков умерли той зимой. Один из них был пожилой человек — управляющий компании в Варшаве и глава большой семьи. Он владел небольшим земельным участком и служил ризничим в Гродно. Его старшему сыну было всего лишь 14 лет. Позже я часто спрашивала себя, смогут ли они вообще когда-нибудь покинуть это место ссылки и как они смогут жить. Власти относились неодобрительно к дружеским отношениям. Все должны были заботиться только о себе.
Осторожно, с глазу на глаз мы все чаще говорили об «амнистии». Возможно, речь шла о том, что на советской территории формировалась польская армия, а все депортированные семьи объединялись между собой. Это казалось настолько невероятным, что мы даже не осмеливались слишком надеяться. Мы были отрезаны от остального мира высокими горами. Никакого регулярного или официального транспортного сообщения с другими районами страны не было.
Власти продолжали хранить молчание. Но однажды перед Рождеством в село приехал молодой польский младший лейтенант. Он искал жену с двумя маленькими детьми. Они жили в лачуге, прилепленой к одному из горных склонов, окружающих село. На входе казалось, что спускаешься в погреб. Мы вместе встретили Новый год и вкусно поужинали продуктами, которые младший лейтенант привез из армии. Было поздно, когда мы возвращались домой по тихим спокойным улицам, под ногами хрустел белый снег. Словно очнувшись, мы мечтали о лучшем будущем в только что наступившем 1942 году. Семья молодого офицера довольно быстро покинула деревню. Они увозили детей, закутанных в одеяла, в большой корзине для белья — на улице было -40 С.
Мысль об отъезде посещала нас все чаще. Я никогда не теряла надежды, но не могла и убедить себя в том, что это однажды случится. Однако мой отец подробно расспросил младшего лейтенанта, как он добрался до села. Мы начали готовиться к обратному пути, в конце которого нас, возможно, ждала свобода.
